Валерий
КИСЛОВ
(СПб)
Гулярная улица
известна не каждому. Она находится в большом городе на большом
острове: начинается от большого проспекта без всякого
названия,
а заканчивается, упираясь в небольшой проспект с названием, но
иноязычным.
Недалеко располагается парк, а за ним городской
зверинец. Гулярная улица – не длинная и не широкая, зеленая (летом),
желто-оранжевая (ранней осенью), черная (поздней осенью и ранней весной),
серо-бурая, а иногда даже белая (зимой). В скромном особняке другого
века, на
пятом, но не последнем этаже, в квартире на три
стороны с одним балконом, будет жить Р.С.
Р.С.
В истории
Р.С. нет ничего
ни от
истерии цитры, ни от мистерии Митры
1. С детства Р.С. росла без эстетства: по
соседству цепляли средства и цедили херес. Раз Р.С. видела во сне, как сидела
на сосне, а песню весны ей сипел песий бес.
2. Уже в отрочестве Р.С. четко учла точку качания качества: в отечестве паче отчества почитаются редкие мозги и меткие розги.
3. Сведущая Р.С. рано почувствовала себя вещим
существом, наполненным сущим веществом: о мощи и немощи она, неимущая (но не
нищая) и ущемленная (но не ущербная), еще не задумывалась. Что-то ее смешило, а
что-то смущало, причем так, как если бы ум сушило, а душу смещало. В ушах при
этом что-то шумело и пищало.
4. Р.С. суя ватку в матку, верила в
метки; мерила ветки: втыкала пиковый трут в тиковый прут.
5. Р.С. скоро смекнула, что очный секс – скучный:
это скорее мучной кекс, чем смачный кокс или сочный кокос.
А тут еще давеча ночная речь двух порочных мачо. «Склочных сук лучше сучить через точный телекс,
срочный факс и прочный ксерокс», - говорил бей баю. И добавлял: «Баб еби, и в бубен бей, еби и бей,
вот оно бытие. А ты, бля, все дабъю
дабъю дабъю дат и бэй, все эй би эм, да би эм
дабъю».
«Да-а-а, у этого быдла
бытия не убудет», - думала Р.С. и про себя добавляла: «Это тебе не бордо по бурдьё или бедро по бадью в будуарах баден-бадена,
а какая-то ламбада на балалайках для дембелей на дамбе в долбанном баево-бабаево».
6. Р.С. всегда удивляла рыбалка и рыбьи люди: как
меткое удило, так едкое мудило, а уж хлебало… «Из
хляби в ряби пруд прудило».
7.
В Р.С. еще только пробуждалась
женственность, а вокруг уже куражилась мужественность. Жужжали жуками, ржали
жеребцами, кружились наряженными в кружева ухажерами; все – жуиры, но ни ухом,
ни рылом; все – под мухой в раже, а с грыжами. Женихов Р.С. брала, как рыб, за
жабры: бесстыжих определяла по жопам, безумных - по рожам: нажористый
пир – напористый жир.
8. Р.С. с трудом переносила крепкий храп и хрупкий
крап: «Громоподобный – не мой; мне б громоотводный, немой», - моргала она своим
гормонам под громкую гармонь гарных грумов.
9.
«Телу холодеть – делу молодеть, - ухмылялась хахалям Р.С. – Моли меня, милый: холи меня, хилый.
Гудящие зубы - зудящие губы: толика боли, твоя ль это доля?»
10. Пращур,
прищуриваясь, предвещал претору ящур уретры, а еще ущемление ятр.
11. «Ну, ты даешь! – шутила Р.С. - Еле душа в теле, а туша в деле. И ты, туда же, дутый шут, душный шалопут!»
12. У порога города – голод. Под пологом рода –
волос на воде, а на горе - голос рока-пророка: «Гром гремит - гроб гребет».
13. На челе и на теле чиновника Р.С. читала – причитала, чем не повесть - не прок, а порок человека. Сличала нечисть сановника, уличала виновника, прочила, пророчила плачевные вести и участи, учила совести и чести, невзирая на неприличные почести.
14. Р.С. разила кривду и резала правду-матку в глаз:
«Вы, сэр, - местный чудак, а мэр у вас – не эсер, а нечестный мудак!» А сколько их таких несметных…
15. Р.С. часто задумывалась о гранях бренного
бытия: каждый раз диалектика переводила несравнимую гадость в несговнимую радость и наоборот, а грубоватые с браги
граждане все бранились на бытовых диалектах и гордились пограничной
геральдикой.
16. А жизнь немела в жилах, выжимая миазмы: все та
же жуть места, все та же муть жеста. Жесть жала - месть мала: межа над залежами
жалости между мужьями и женами…
Как же и куда же мы с нашим железом и нашими
железами?
17. «Какая мразь и слизь», - иногда думала, сама
не зная, о чем, зрелая и смелая Р.С. и до слез расстраивалась.
18. «Ведь червяк - мера всех хвощей и овощей; а в
человеке хрящей, что свищей или прыщей, и вера его без вещей впредь натощак».
19. Сама Р.С. не верила ни в хлыща Кащея, ни в Кришну, ни во Христа, ни в Аллаха: в ее родовой
касте рядовая киста зарастала без коросты страха: при игре в крести или в кости
хрустели кисти, грустили нехристи-гости.
20. Р.С. (за скетч - скотч) наливала
виски, варила сосиски: ныли соски и виски, как будто вилами или в тиски, в мозге визг и дребезг от слов, но говорили о
политике, словно «говно творили паралитики».
21. «Ох», слышала Р.С. «Власть сосет всласть, без
совести, себе на славу, ведь ее суть – уловить нас, сонливых и слабых, увести
на беспутье в сеть-паутину, путину, тину и тень, ну, а затем, из темы тины
выбить истину, бить у стены, выпытать, пытать, тать. Чем? Мечетями? Мечами?
Мечтами».
22. В думе фантазеры не думали, а урезали дули; выдували лишь форс и фарс, фокус фиги и фикуса, фикцию фраз и фрез, фиксацию и фрустрацию ферзей: в секциях фраки, во фракциях сраки.
23. «Смятые маски, снятые самки; сановники на
саммитах в основном самцы; самые мясные, самые умасленные сатрапы - с сытыми
умами и мытыми усами. Остальные с крысиными оскалами - стальные орки, пристальные урки, отсталые придурки. Ну и краса! Чудеса! Чу, небеса! Неужели вся эта
орда морд (город гордится, страна сторонится, мир мирится) мне не мнится и во
сне не снится?»
«Ух», думала Р.С. «В думе – сырища,
в суме – дырища, а мы, рыща, ум ищем: замытые маком, зарытые раком. Во мрак
кармы. Как макаки раз - из казармы».
24. «Эх»,
думала Р.С. «Культ культуры, искус искусства… У-у тварь! Культя! Я и
музыка: икая, узы муз мыкая, замыкая, замкну звук. Я и поэзия: пою эпос - сизое
пузо Эзопа, в паузе - поза. Я и живопись. Явь и жопись.
Явь из жоп и пись явись. А я, сияя от опия, ей живо –
хоп: и опись».
25. «Ах», думала Р.С.
26. С января явь рванная, флер февраль ревел и врал, марью мытарь март марал, в лепре перепрел апрель, май мошна жеманная, нюх ленив июнь в ню юн, в лютне летний тюль-июль, август густ в уста гнусав, сень брезента в сентябре, кто рябой яр в октябре - ноет бренно в ноябре, добредя до декабря. Не ища брод, не обря…
27. Время билось, бремя вилось, серп картинный
серпантинный все косил туда сюда. В темной тени в томной тине: где твердь дна,
где день суда?
© Valeri Kislov: 2008.
© «Другое Полушарие»:
2008